О нем написаны сотни книг. Его аудио- и видео-интервью остались на многих километрах магнитной пленки. Похоже, что он самый богатый музыкант на планете. Список его регалий не уместится и на нескольких страницах убористым почерком. Но не о том у нас сегодня речь…
Пол Маккартни. Я долго думал, какое из его интервью предложить сегодня вашему вниманию. Выбрал вот это, 1986 года (пусть вас не смущает дата публикации в «Ровеснике»). Почему именно оно? Даже не знаю. Оно показалось мне каким-то особенно теплым и доверительным. Читайте, а потом еще немного поговорим.
Пол Маккартни — интервью Курту Лодеру
Журнал «Ровесник», № 1, 1997 г.
Лондон. Понедельник. Сохо купается в солнце, повсюду цветы и любопытные туристы. Кучка бездельников фланирует по скверу, какой-то франт провожает взглядом фигуру, время от времени возникающую в окнах третьего этажа дома за невысокой оградой: здесь проходит совещание представителей фирмы грамзаписи «Кэпитол» и различных заинтересованных лиц. В данном случае заинтересованным лицом является Пол Маккартни.
Совсем недавно Пол закончил запись альбома «Press To Play» — это пятнадцатая пластинка Маккартни с момента распада «The Beatles» в 1970 году. Шестнадцать лет… Годы берут свое: Пол уже седой. Но его энергии могли бы позавидовать юноши — Маккартни, как всегда, жизнерадостен и полон энтузиазма. После восьми лет сотрудничества с фирмой «Коламбия» он вновь вернулся в лоно «Кэпитола» и всерьез намерен реабилитировать себя перед слушателями.
На новом диске есть несколько по-настоящему сильных вещей, что же касается пластинки в целом, то здесь мы слышим совершенно нового — Маккартни-мелодист известен всему миру, а вот Маккартни-аранжировщика мы раньше не знали — оказывается, у рок-музыки еще есть неизведанные области! Пол рискнул на эксперимент, и он себя оправдал: традиционное сладкозвучие приобрело вдруг неожиданную жесткость, а присущая его прежней музыке ясность мысли достигла какой-то невероятной прозрачности. От бывших «Wings» остался лишь приторный голосок Линды. На этот раз он привлек к записи гитариста Эрика Стюарта и таких корифеев рока, как Пит Тауншенд и Фил Коллинз.
Совещание закончилось, и Маккартни сам предложил мне побеседовать (раньше за ним такое не водилось). Пол разливает по чашкам чай и восторженно делится своими планами на будущее — все-таки он остался таким же мальчишкой, каким был двадцать лет назад! Но при всем его нежелании оглядываться на пройденный путь, прошлое Пола Маккартни настолько принадлежит истории рок-музыки, что его невозможно сбросить со счетов. Слишком многие, в том числе и я сам, вглядываются в будущее рока сквозь этот временной пласт.
— На Вашей новой пластинке есть песня почти в духе панков конца 70-х, я имею в виду «Angry». По-моему, подобные настроения были не характерны для прежнего Маккартни. Что же Вас так рассердило?
— Я не думаю, что у меня для этого есть какие-то особые причины — Вы сами прекрасно знаете, что происходит сейчас в Великобритании. Возьмем хотя бы наши тред-юнионы: да, они борются за права трудящихся, но при этом совершенно забывают о рабочих-пенсионерах, которые умирают в неотапливаемых квартирах. Часто мы об этом задумываемся? А отношение Англии к апартеиду? Не знаю как Вас, а меня оно просто бесит: после стольких лет болтовни политиков о равенстве, после убийства Мартина Лютера Кинга мир все еще продолжают делить на белых и черных. Какая-то повальная паранойя среди политических деятелей. Когда же они наконец выздоровеют?
— Я разделяю Ваше негодование, но что Вы скажете по поводу того, что лондонская «Sun» обвиняет Вас в расизме? Я имею в виду историю с вариантами песни «Get Back» из альбома «Let It Be». «Sun» считает, что Вы имели в виду пакистанских рабочих, приехавших на заработки в Англию. (В начале 1986 года в Великобритании и СЩА появились записи некоторых песен «The Beatles», которые были смонтированы из пленок, записанных во время работы «The Beatles» над альбомом «Let It Be». Один из звукооператоров фирмы «Apple» самовольно изготовил кассету с такими записями и, реализовав ее, заработал несколько миллионов фунтов стерлингов. В настоящее время по инициативе Джорджа Харрисона и Йоко Оно против этого человека возбуждено судебное дело. — Прим. пер.)
— Я просто восхищен оборотистостью «Sun»! Подумать только, Маккартни — расист! Это же сенсация! Вот уж поистине рыцари пера без страха, а главное, без совести. Знаете, когда мы делали «Let It Be», возникло два варианта песни «Get Back», но ни один из них не содержал в себе каких-либо расистских мыслей, наоборот, они были антирасистскими песнями. В то время много писали о Пакистане, о тяжелом экономическом положении в стране, о том, что много пакистанцев приезжает на заработки к нам, я где-то прочитал, что они ютятся по шесть человек в крохотных комнатушках. И в одном из вариантов «Get Back» появилась строчка: «Слишком много пакистанцев живет в одной комнате». «Sun» почему-то сочла эту фразу призывом к расистским выступлениям против пакистанцев, но эти писаки сознательно не цитируют следующую строчку: «Господа в правительстве, обеспечьте этих несчастных нормальным жильем» — иначе рухнет весь их замысел.
В «Sun» вообще работают изобретательные ребята, и фантазии им не занимать. Недавно они прицепились к 15 февраля 1976 года. Не знаю, почему они выбрали именно этот день из моей жизни, ну да ладно, дело не в этом. По их сведениям получается, что в тот день Линда накрыла меня в Рио-де-Жанейро с какой-то сомнительной компанией. Интересно, правда? Но самое интересное, что я никогда не был в Бразилии! Хотя, может быть, в «Sun» считают, что Рио-де-Жанейро — это где-то в Эссексе?
Раз уж мы заговорили о расизме, я Вам вот что скажу: если в те годы и была какая-то нерасистская группа, то это «The Beatles». И это несложно доказать. Когда мы впервые приехали в Штаты, на пресс-конференции кто-то задал — «Кто ваши любимые музыканты?». Мы начали перебирать: Рэй Чарльз, Чак Берри, Смоки Робинсон… У них челюсти отвисли: в те годы ни один белый музыкант в Америке даже в мыслях не признался бы, что любит черную музыку. Да и в Англии предпочитали не распространяться на эту тему. Никогда бы не подумал, что меня обвинят в расизме.
— Как Вы относитесь к тому, что в последнее время появилось много песен, я бы сказал, скандального характера, в которых прославляются наркотики, насилие, секс. Не боитесь, что они могут каким-либо образом оказать влияние на Ваших детей?
— Нет, не думаю. Они не испытывают влечения к этому мусору. Старшие слушают «Dire Straits», «Genesis», «Simple Minds», и все чаще в доме звучит Бах — постепенно дорастают, а самый младший предпочитает «Wam» и «AC/DC» — это как раз для дошкольников. Вообще-то я не давлю на них, наверное, потому, что сам в детстве не любил, когда меня поучали. А может быть, я просто вижу, что у них формируется хороший музыкальный вкус. Нет, я не боюсь за них в этом смысле.
— А что Вы можете сказать по поводу деятельности новой американской организации «Родительский надзор за текстами песен»? (Неправительственная организация, которой руководят жены американских сенаторов, пытается пробить закон о цензуре текстов песен рок-групп и исполнителей. — Прим. пер.)
— Я понимаю их беспокойство, но… Они пытаются найти наиболее легкий путь, но он отнюдь не самый разумный и даже не очень достойный. Видите ли, они хотят взвалить формирование музыкальных вкусов своих детей на фирмы грамзаписи, вместо того чтобы заниматься этим самим. Такая позиция родителей опасна прежде всего для самих же детей. В конце концов, прежде чем покупать ребенку пластинку, послушайте ее. А то так можно отмахнуться от всех проблем воспитания. Самое простое — запретить, воспитывать куда сложнее.
Но самое главное: настоящие, большие музыканты никогда не прибегают к сомнительным текстам. Площадная брань как средство самовыражения? Простите, но это вопрос тоже воспитания. Я знаю, когда, например, Блэкмору некуда девать свои эмоции, его разговор со слушателем становится наиболее выразительным — его гитара смеется и плачет, умоляет и обличает. Не забывайте, мы же музыканты! И для нас прежде всего музыка, ни одна даже самая пламенная речь не сможет передать вопль души так, как это можно сделать одним аккордом. А то, о чем Вы говорите — насилие, убийства, сатанизм, — от бесталанности и плохого воспитания. Их слушают тоже, как правило, невежественные люди. Это замкнутый круг: одни создают, другие потребляют, но создатели и потребители принадлежат к одному клану — клану нравственных уродов.
Вы поймите, я за свободу творчества, но здесь эта свобода сводится к лозунгу «Да здравствует идиотизм!». Вы обратите внимание, такие музыканты никогда не участвуют в совместных концертах с рок-музыкантами, работающими в других направлениях. А почему? Да потому, что концерт — главная проверка твоих профессиональных способностей, а такие деятели на фоне настоящих музыкантов выглядят просто дилетантами. Да, они гастролируют, но это не гастроли групп или певцов, а демонстрация достижений электроники.
Подобная ситуация существует и в кинематографе. Недавно я наконец-то выбрался в кино, уже не помню, как назывался фильм, но дело не в названии. Мне трудно пересказать Вам содержание — его попросту не было: герои лупили друг друга чем попало, море крови, каждое второе слово в диалогах нецензурное. Я не пуританин, но это, по-моему, слишком. После сеанса возникает единственная мысль: «Неужели искусство может пасть еще ниже!». Я не против того, чтобы режиссеры и прочие деятели искусства расширяли границы своего творчества, просто мне кажется, что некоторые двигаются в направлении тупика. Может быть, я рассуждаю по-стариковски, а я и есть старик (смеется), но вообще-то неплохо устроить какой-то надзор за всей этой стряпней, только чтобы он не был очень назойливым.
— Насколько мне известно, Вы принимали участие в концерте «Live Aid», средства от которого должны были пойти на ликвидацию последствий засухи в Эфиопии. Теперь уже совершенно ясно, что часть собранных средств попала в руки реакционных кругов Эритреи. (Северная провинция Эфиопии, на территории которой действуют сепаратистские группировки националистического толка, совершающие вооруженные вылазки против законного правительства Эфиопии. — Прим. пер.) Как Вы отнеслись к этому известию?
— Что я об этом думаю? Ужасно, что средства, предназначенные голодающим — мы сами видели их в программах новостей, люди буквально умирали перед телевизионными камерами, — попали в распоряжение воинствующих группировок. Конечно, они приобретут на них оружие, а не хлеб. Но, мне кажется, музыканты не виноваты: мы же хотели как лучше!
— Как Вы относитесь к критике?
— Здесь надо четко провести границу между критикой и критиканством. Я понимаю, что на всех не угодишь, но здравый смысл в оценке творчества, на мой взгляд, должен быть более серьезным аргументом, чем субъективная схоластика типа «доминантсепт-аккорды в финальной части превалируют над дольными структурами, обедняя гармонию произведения». Это и есть критиканство, когда сказать нечего, а говорить надо.
Когда мы со Стиви Уандером написали песню «Ebony And Ivori», мы хотели сказать всему миру, что люди всех цветов кожи должны и могут жить в дружбе и согласии, но нашлись критики — нет, критиканы, которые написали в своих газетах только одно слово: «чепуха». Понимаете? Это как раз тот случай, когда одно слово может убить. И вроде действительно чепуха, но я слег на несколько дней. Все время вертелась мысль: «А может быть, они правы, а я действительно дурак, на что замахнулся?» Но проблема-то существует! В ЮАР, в меньшей степени в США, но она есть. Со всеми сопутствующими обстоятельствами.
И Вы знаете, когда я понял, что работал не напрасно? Во время гастролей в Лос-Анджелесе. Ко мне за кулисы пришел Эрни Уоттс, великий черный саксофонист, и сказал: «Огромное тебе спасибо за эту песню». А в глазах у него стояли слезы. Я вначале не понял, почему у него была такая реакция, но кто-то сказал, что он женат на белой женщине… И мне стало безразлично мнение критиков. В конце концов, если моя песня помогла хотя бы одному человеку, значит, я жил не напрасно.
— Но, тем не менее, большинство критиков единодушны во мнении, что Ваша музыка пост-битловского периода значительно мягче, чем, например, композиции в двойном альбоме 1969 года. На мой взгляд, это справедливо.
— Да, действительно так. Но не могу же я делать все песни похожими на «Helter Skelter» (одна из первых композиций «The Beatles», написанная в стиле хард-рока. — прим. пер.). Единственное, что могу сказать, большинство моих песен так и остались неоконченными. Нет, нет, я говорю не о черновых набросках, а о том материале, который записан на пластинках.
Я иногда слушаю свои старые записи и не могу избавиться от мысли, что большинство песен скомканы, мелодические линии не развиты, ритмы слабые. (Я слушал и ужасался: боже, что он говорит! Из одной песни Маккартни любой мало-мальски грамотный ремесленник может набрать мелодий, которых ему хватит на много лет безбедного существования. — Авт.) Поэтому, возможно, некоторые оказались слишком мягкими, но вся беда в незавершенности.
Порой критики говорят: «Да это же какое-то желе, а не песня!», и я готов с ними согласиться — я никогда не спорю с объективными истинами. Но если уж совсем честно, то таких песен у меня немного, например «Bi Bop» из альбома «Wild Life». Я просто слышать ее не могу, это какой-то кусок бездумья. Но, к счастью, подобная халтура у меня редко проходит.
— Но сейчас-то критики должны быть довольны, «Press To Play» получился в духе самого жесткого хард-рока. Все в один голос утверждают, что Вы вновь стали новатором там, где, казалось, все возможности исчерпаны.
— Знаете, что самое забавное? Было время, когда среди всех членов «The Beatles» я считался — да и действительно был — самым склонным к авангарду. Я говорю о периоде, когда мы работали над альбомом «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band»: общая идея пластинки была моя, и я как мог оказывал давление на остальных. С самого начала мы решили: над альбомом работает не «The Beatles», а другая группа, понимаете? Мы вообразили, что перестали быть «The Beatles». Каждый должен был забыть все, что мы делали прежде.
Джон в то время жил с женой и ребенком в Уэйбридже, а я обитал в холостяцкой квартире в Лондоне, преимущественно бездельничал, ходил по вечерам в театр, прочитал всего Тургенева. Отличное было время! Я увлекся любительской киносъемкой, из нескольких лент я монтировал фильм, подгоняя самые различные сюжеты, и был чрезвычайно доволен своей режиссурой. Помнится, я даже осмелился показать наиболее удачный маразм самому Антониони, он в это время снимал в Лондоне «Blow Up». Мэтр приехал ко мне домой и во время просмотра несколько раз вежливо улыбнулся; думаю, больше всего ему хотелось вышвырнуть меня в окно.
Потом я начал безобразничать со звукозаписью: включал магнитофон и валял дурака на пианино, затем накладывал партию гитары, а в самом конце находил ритм и выбивал его на кастрюлях. Я прогонял всю эту чертовщину в обратную сторону, с разными скоростями и рассылал готовые записи знакомым, так, ради смеха. Я совсем одурел от этих упражнений и, чтобы развлечься, стал пугать Джона, что выпущу сольный альбом под названием «Пол Маккартни переборщил». Джон поначалу хихикал, но потом ему надоел этот цирк, и он позвонил мне в пять часов утра, предложив на выбор: «Либо ты выпустишь свой чертов альбом и оставишь меня в покое, либо я тебя убью!» По-моему, он не шутил, потому что я перед этим позвонил ему в четыре часа утра. А вообще, мы часто с ним развлекались подобным образом.
Между прочим, немногие знают, но первым с Йоко Оно познакомился я: она как раз приехала в Лондон и очень интересовалась модернизмом, а кто-то из моих знакомых сказал ей, что знает одного сумасшедшего авангардиста, и привел ее ко мне. Она послушала всю эту кастрюльную чушь, я прочитал ей несколько набросков к «Sgt. Pepper’s…» Что ж Вы думаете, понравилось. Но знаете, если честно, то мне очень не хотелось расставаться с моей дребеденью — а она просила! — и я сказал, что знаю еще более чокнутого парня, и отвел ее к Джону. Когда они встретились, мне показалось, что в комнате сверкнула молния. Во всяком случае, Джон влюбился до потери памяти. И вначале дико ревновал Йоко ко мне — она же была моей знакомой.
— И потом Вы познакомились с Линдой Истман. Скажите, неужели все шестнадцать лет ваш союз был таким идиллическим, как пишут некоторые журналисты?
— Все было — и ссоры, и размолвки. Мы прошли через все стадии супружеской жизни. Конечно же, наша семья не такая идиллическая пастораль, как это может показаться с первого взгляда, — это настоящий брак, понимаете? Такой же настоящий и реальный, как и любой другой. Самое главное, мы и любим друг друга и уважаем. Возможно, звучит тривиально, но тем не менее это так.
— Говоря о Поле и Линде и о Джоне и Йоко, неизбежно возникает вопрос о распаде «The Beatles». Никто до сих пор не знает, что же произошло на самом деле, каковы истинные причины распада?
— Мне кажется, что однозначно на такой вопрос ответить невозможно — слишком много субъективных факторов наложилось одновременно. По-моему, все началось с «White Album» и перекинулось в 1970 год. Непонимание, нежелание, неестественность… Очень много слов, начинающихся с «не», и любое можно поставить перед «The Beatles». Нам стало трудно вместе, и наиболее остро это начало ощущаться во время работы над «Let It Be».
Первым не выдержал Джордж, потом Ринго, они ушли, но нам казалось, что еще не все потеряно и мы сумеем повернуть стрелки вспять. Сейчас все в каком-то тумане, я не могу вспомнить точную хронологию событий, но за некоторые могу поручиться. После того как «Let It Be» был готов — примерно в то время, когда я задумал сольный альбом «McCartney», — мы встретились в нашей студии «Apple». Мы собрались для того, чтобы откровенно поговорить, и нам было что сказать друг другу.
Могу привести мои аргументы. Я сказал, что мы должны снова собраться: «The Beatles» не имеют права уподобляться склочным кумушкам, мы всегда были маленькой коммуной, и нам нужно такими и оставаться. Я предложил организовать небольшой клуб, в который вошли бы наиболее близкие друзья каждого из нас, и устроить мини-турне, такой бродячий цирк «Одинокие сердца». Мне казалось, что нам еще надо научиться быть группой, потому что мы постепенно превратились в бизнесменов: музыкальная группа «The Beatles» вдруг стала торговым предприятием «Apple».
Джон искоса взглянул на меня, как петух, готовящийся клюнуть зерно, и сказал: «По-моему, ты рехнулся. Я не собираюсь обсуждать твои глупости и ухожу из группы». Это его подлинные слова. У нас отвисли челюсти. И тут он пустился в объяснения, что, мол, хорошо высказать все сразу, без утайки, это приносит облегчение всем. Он стал рассказывать, как объявил своей жене о том, что собирается с ней развестись, и как ему после разговора стало легко, и как прекрасно она почувствовала себя после его слов. Конечно, очень любезно было со стороны Джона рассказать нам о своих намерениях, но я не могу сказать, что испытал облегчение.
Поначалу мы решили не объявлять о распаде. Но я уже не мог смотреть в глаза знакомым, которые приставали с вопросами: «Как дела в группе?» Я-то прекрасно знал, как наши дела. То, что я сделал в конце концов, сейчас, по прошествии всех этих лет, кажется мне бессердечным и даже циничным, что-то воде плохого конца в фильме. Все произошло следующим образом: я уже готовил к выпуску «McCartney» и вовсе не хотел, чтобы пресса устроила истерику по этому поводу.
Когда меня в очередной раз спросили о дальнейших планах «The Beatles», я предложил журналисту составить для меня список вопросов, на которые я отвечу ему письменно, и после мы сделаем из этого списка вкладыш в мой альбом. Я ответил на все его вопросы и в самом конце приписал: «Группа «The Beatles» распалась». Подпись» «Пол Маккартни». Когда Джон узнал об этом, я думал, что он сойдет с ума от ярости, — правда, известная всем нам, оказалась смертельным ударом, когда мы увидели ее напечатанной типографским шрифтом.
У меня даже мелькнула мысль, что Джон шутил, когда говорил о своем выходе из «The Beatles». Но, в конце концов, почему мы должны скрывать правду, когда «The Beatles» уже не существовали почти пол года? Рано или поздно секрет выплыл бы наружу, но с такими невероятными подробностями, что нам всем пришлось бы туго. Возможно, та форма, в которой я подал эту новость, была не самой удачной, может быть, мне надо было быть более деликатным или сделать то же самое, но согласовав с другими. Не знаю. Тогда я чувствовал себя вправе сделать заявление именно таким образом.
— Скажите, а другие «The Beatles» не почувствовали себя обиженными, когда ваш «McCartney» появился на свет, ведь это произошло за месяц до выхода «Let It Be»?
— Да, Джон решил, что я сделал свой пресс-релиз, чтобы разрекламировать сольный альбом, возможно, отчасти он был прав, но даже если и так, то я действовал не из этих побуждений. Хотя должен признать, выглядело все довольно странно. Сам факт, что я сделал свой альбом, никого не удивил и не возмутил, вспомните, и Джон и Джордж к тому времени тоже имели несколько сольных альбомов. Но после этих событий мы наконец стали отдавать себе отчет, что «The Beatles» больше нет. До этого Джордж, Ринго и я регулярно звонили друг другу, пытаясь как-то исправить положение: мы действительно думали, что «The Beatles» можно сохранить.
Но все упиралось в Джона, который так стремительно ринулся в новую жизнь, что ничего не хотел видеть — он пытался отсечь даже самые безобидные призраки прошлого. Я не думаю, что мы имеем право винить его. Ему всегда нравились новые люди, он быстро загорался свежими идеями, он попал в Нью-Йорке в интеллектуальную элиту, и она пришлась ему по душе. Джон раскрылся навстречу, и волна захлестнула его. Я не говорю, что это плохо.
— Как Вы отнеслись к тому, что Леннон полностью отгородился от своего прошлого?
— Было грустно. Он исчез с горизонта, и мы не знали даже, где он живет, тем более — что делает. Доносились какие-то слухи, но истинное положение дел оставалось тайной. Ясно было одно: Джон взял новый курс, а это означало, что его будет бросать из одной крайности в другую. Потому что Леннон был таким человеком, который не обращает внимания на условности и не подчиняется никаким правилам. Он хотел вести такую жизнь, какую сам себе придумал, а его фантазия не знала предела.
Знаете, он так часто повторял одну фразу, что, по-моему, она превратилась в его кредо: «Если ты стоишь на краю обрыва и раздумываешь, прыгнуть или нет, — прыгни!» Что касается меня, то я всегда выбирал второе. Многие, знаю, прочитав Вашу статью, обвинят меня в трусости. А вы поставьте себя на край пропасти! Не надо даже пытаться отождествлять себя с Джоном, его нельзя судить по обычным человеческим меркам. А насчет прыжка с обрыва подумайте на досуге. Это не так просто, как может показаться, на подобное отваживаются немногие, а оставшиеся обвиняют друг друга в трусости.
Как-то Джон прочитал, что древние римляне и греки делали особо выдающимся персонам трепанацию черепа, что якобы позволяет избежать стрессов или что-то в этом роде. Он прибежал ко мне домой и стал уговаривать поехать в больницу: он уже обо всем договорился, и нам быстренько проковыряют в башке дырочки. Я уперся и сказал, что никуда не поеду. Джон размахивал руками и кричал, что я ретроград и ничего не понимаю.
Я устал с ним бороться и предложил, чтобы он отправлялся на это увлекательное мероприятие один, а потом, когда я увижу, что ему действительно здорово, последую его примеру. Конечно же, он никуда не пошел. И дело не в этом, я рассказал Вам эту историю, чтобы Вы немного представляли себе, что значит быть близким другом Джона Леннона. И я счастлив, что был другом этого сумасброда.
— Скажите, Вы действительно пользовались наркотиками, чтобы вызвать приток вдохновения, как писали некоторые издания?
— Какая чушь! Я не понимаю, почему всем так хочется, чтобы я был наркоманом, расистом?! Может быть, я зря рассказал Вам случай с трепанацией: завтра кто-нибудь в «Sun» напишет, что в мою голову забит здоровенный гвоздь! Но я отвечу на Ваш вопрос. В моей жизни нет места наркотикам, я ненавижу их! Однажды, дело было в студии «Abbey Road», когда мы работали над «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band», кто-то из персонала подсунул мне таблетку ЛСД. Боже, если бы вы знали, через какой ад я прошел!
Никогда не думал, что окажется так страшно! Честно говоря, я не понимаю, зачем люди сознательно принимают эту отраву. Мне много рассказывали об ощущениях, которые по яркости несравнимы ни с чем, но, кроме ужаса и невероятного страха, я ничего не почувствовал.
После того случая у меня больше ни разу не возникало желания еще раз погрузиться в такой кошмар. И слава богу, что я не стал принимать наркотики — слишком много моих друзей прошли через этот ужас, я был свидетелем их падения. Вы не представляете себе, как страшно, когда талантливый человек на твоих глазах превращается в убогое, трясущееся существо, находящееся в рабской зависимости от укола или таблетки. Слишком много было таких… И лишь немногие сумели выбраться из трясины.
А то, что происходит сейчас… По-моему, новое поколение наркоманов еще более невежественно, чем все предыдущие, — опять мы пришли к воспитанию. Если раньше мы прекрасно понимали, что наркотики — самообман, даже сами наркоманы отдавали себе в этом отчет, то ныне есть такие, кто считает, что наркотики такая же естественная составляющая жизни, как телевизор. Логика простая: одним источником дурмана больше, одним меньше — какая, в сущности, разница?
— Недавно появилась Ваша биография, где автор утверждает, что Пол Маккартни, самый выдающийся бас-гитарист, левша, в действительности такой же правша, как и все обычные музыканты. Правда ли это?
— Нет, я действительно самый настоящий левша. Когда я впервые взял гитару в руки, то никак не мог понять, почему мне так неудобно, я просто был не в состоянии играть, рука не чувствовала ритма. Потом я увидел фотографию, на которой был изображен Слим Уайтмен, он держал гитару наоборот, так, как хотелось взять мне. Я подумал, «Но вот ведь парень никого не стесняется, а чем я хуже?» И перевернул гитару.
— Как известно, Джими Хендрикс тоже был левша, наверное, Вы почувствовали, что не одиноки, когда узнали об этом?
— О, Джими! Он был великолепен! Я знал его, мы познакомились во время его концерта в Лондоне. Когда я впервые увидел его на сцене, я был потрясен. До этого я никогда не предполагал, что гитара имеет такие огромные возможности. Так виртуозно еще никто не играл, да и, пожалуй, не играет. То, что делал Хендрикс, казалось фантастикой. Он был не просто виртуозом гитары, как его называют сейчас, он поразительно чувствовал звук, каждая его нота имела особый смысл, а какие гармонии звучали в его композициях. Невероятно! Я смотрел концерт вместе с Эриком Клэптоном и Питом Тауншендом, мы буквально потеряли дар речи, а Клэптон, тоже гитарист милостью божьей, впился взглядом в его пальцы и только бормотал: «Этого не может быть!» Если уж такое говорил сам Клэптон, это что-то значило.
Но величайшим комплиментом для меня стало завершение концерта, когда Хендрикс сказал: «А сейчас я сыграю вам произведение, которое потрясло меня так же, как в свое время ошеломил Бетховен». И он заиграл «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band». Но как! У меня мурашки пошли по коже от его страстной импровизации, больше я никогда ничего подобного не слышал!
Кстати, спустя несколько дней «Melody Maker» совершенно серьезно заявил, что его корреспондент насчитал у Джими шесть пальцев на правой руке, и Леннон отправился на проверку. Мы пришли в гостиницу, где остановился Хендрикс, и Джон на глазах ошалевших журналистов начал считать пальцы на руке Джими: «Один, два, три, четыре… а где же еще два?» Хендрикс только посмеивается, а Джон вопит на весь коридор: «Сенсация! В доброй старой Англии обокрали великого гитариста!»
Да, Хендрикс был великий гитарист. Я ничего не имею против Эдди ван Халена, которого сейчас сравнивают с ним, но до Джими ему как до Луны.
— Расскажите, как впоследствии развивались ваши отношения с Ленноном.
— Поначалу возникали конфликты, связанные с общей фирмой, я говорю об «Apple». Мы стали невероятно злобными и, я бы сказал, стервозными. Но кто-то должен был сделать первый шаг к примирению, и я подумал: почему бы мне не пойти навстречу требованиям Джона? Я решил: черт с ними, со всеми этими деньгами, дружба дороже, и позвонил ему, чтобы предложить мировую. Я казался себе этаким голубем мира с оливковой ветвью. Джон снял трубку и, услышав мой голос, рявкнул: «Ну чего тебе еще?!» Я начал объяснять, но он прервал меня на полуслове: «Ты опять несешь какую-то чушь!» Вообще-то он сказал «чушь собачью» — я даже хотел сделать альбом с таким названием — и бросил трубку.
Долгое время наши отношения были именно такими, «чушь собачья» действительно самое подходящее для них название. Но в конце концов мы поняли одну простую вещь: если мы хотим сохранить нашу дружбу, ни в коем случае в разговоре нельзя произносить слово «Apple» — мы от него заводились, как автомобиль от стартера. Мы могли болтать о чем угодно, о моих детях, о кошках, которыми Джон заполонил квартиру, о музыке, единственным табу был «Apple». Наконец мы даже сообразили, что есть люди, которым выгодно законсервировать наши взаимоотношения в таком виде, в каком они были в самые худшие времена. Об этом первым сказал Джон.
Он позвонил мне глубокой ночью и мрачно пробурчал: «Знаешь, если тебя так же накручивают против меня, как меня против тебя, то вовсе неудивительно, что мы ведем себя как кошка с собакой», и, немного посопев, положил трубку. Это было за два месяца до… как жутко звучат эти слова… до его смерти. Я до сих пор не могу поверить. Знаете, трудно свыкнуться с мыслью, что его больше нет.
Но я, по крайней мере, рад, что он был счастлив в последние несколько лет своей жизни. Вообще-то, он был очень теплым человеком, наш Джон. Он снимал свои очки — забавные, старомодные стеклышки, подслеповато щурился и говорил: «Ну, вот и я». Они были как стена, понимаете? Что-то вроде защитного экрана. И в те моменты, когда он убирал защиту, я боготворил его. Наверное, мы причинили друг другу немало зла, но мы не были подонками, как некоторым хочется нас выставить.
Недавно я листал буклет, который выпустила фирма «Apple» к двадцатилетию образования «The Beatles», ко мне в руки попал личный экземпляр Джона с его пометками на полях. Довольно любопытная вещица. Я перелистывал страницы, и у меня щемило сердце — некоторые фотографии были такими трогательными. Правда, Джон сопроводил иные из них комментарием: на фотографии, под которой была подпись «Свадьба Пола и Линды», он зачеркнул слово «свадьба» и написал сверху: «похороны».
Другая фотография называлась «Пол приехал в Голливуд», ниже рукой Джона написано: «Чтобы вырезать Джона и Йоко из фильма». Его навязчивая идея. Он считал, что я, Джордж и Ринго недовольны тем, что Йоко снялась в нашем фильме «Let It Be», и пытаемся сократить сцены с ее участием. В чем-то он был прав — Йоко не имела никакого отношения к группе «The Beatles», несмотря на то, что стала женой одного из нас, и мы все не видели необходимости в ее крупных планах: в конце концов, фильм-то был о «The Beatles»!
Но Джон настаивал, и она тоже попадала в кадр. Даже чаще, чем Ринго. Но что было, то было, никому и в голову не приходило переделывать из-за этого фильм, а Джон продолжал кипятиться еще десять лет. И в то же время он никогда не был злопамятным, это что-то другое.
— Вы, наверное, знаете, что большинство считают Вас виновником распада «The Beatles»?
— Такая точка зрения мне известна. Что я могу сделать… Грустно, если умные люди верят в то, что один человек — пусть даже этот человек коварный интриган Маккартни — в состоянии разрушить такой организм, каким был «The Beatles». Грустно… К сожалению, сразу же после распада Джон в запале обвинил меня в самых смертных грехах. Я не хочу оправдываться, но вспомните, я хоть раз позволил при журналистах неодобрительно отозваться о Джоне? (Действительно, я не могу такого припомнить. Скорее наоборот, когда кто-то допускал в присутствии Маккартни язвительное замечание в адрес Леннона, думая, что Полу будет приятно такое направление разговора, он мгновенно пресекал подобные попытки. — Авт.) Возможно, я слишком в штыки принял Йоко, может, мне надо было быть немного приветливее. Но ведь и остальные — Джордж и Ринго — не ладили с ней.
Может быть, это наша вина, а не ее, но раньше мы никогда не сталкивались с подобными людьми. Она была… какая-то странная. Я знаю, что до сих пор многие не могут найти с ней общего языка. А Джон… Он любил ее, поэтому считал, что раз я его друг, то обязан уважать и его возлюбленную. И я честно пытался вызвать в себе это чувство. Но ничего путного не вышло, Джон это понимал, и мы с каждым днем все больше и больше отдалялись.
В конце концов мы уже не могли видеть друг друга. Ситуация стала невыносимой. Но я точно знаю, что, несмотря на всю эту глупость, мы с Джоном продолжали соприкасаться душой. Я любил его, и он дня не мог прожить, чтобы не позвонить мне, правда, наши разговоры превращались в поток взаимных оскорблений, но нам было достаточно хотя бы слышать голос друг друга, неважно, какую чушь мы при этом мололи. Спросите Джорджа или Ринго, у меня с ними тоже бывали размолвки, но мы же друзья. Настоящие друзья.
— Насколько реально, что вы — Пол, Джордж и Ринго — выпустите когда-нибудь совместный альбом?
— Я бы очень этого хотел. Но, думаю, что здесь не все так просто, как может показаться. Мне кажется, что все мы предпочли бы для начала просто собраться и поиграть в свое удовольствие, а запись пластинки… Представляете, как порезвится пресса всего мира на наших костях! Но, черт возьми, это было бы здорово! Вообще-то мы с Джорджем уже несколько раз обговаривали возможность совместной записи. Просто так, без всяких обязательств по выпуску пластинок, ради собственного удовольствия. Знаете, это было бы как глоток свежего воздуха… Боже, сколько лет-то прошло! Но сейчас мне кажется, что наша затея не такая уж и безнадежная. Просто не надо торопить события. И не вздумайте писать об этом как о решенном деле — не надо никого вводить в заблуждение.
Пару лет назад мы говорили о том, что можно было бы снять совместный фильм, ничего конкретного, а так, оставшиеся «The Beatles» в домашней обстановке, с детьми, а кто уже и с внуками, с друзьями: мог бы получиться хороший фильм для тех, кто нас еще помнит и любит. Что-то вроде «Тихий вечер с «The Beatles». Естественно, совершенно некоммерческий. Мы даже придумали название: «The Long And Winding Road» («Длинная извилистая дорога» — по названию песни с альбома «Let It Be». — Прим. авт.)
Знакомый режиссер, которого мы хотели пригласить поработать с нами, отказался, сказал, что подобный фильм никому сейчас не нужен. Прошло два месяца, и какая-то небольшая фирма выпустила видеокассету «Все о «The Beatles», этот ролик стал лучшим видеофильмом года. Я говорю не для того, чтобы похвалиться: вот, мол, я какой, как меня все любят, на свой счет у меня заблуждений нет, а чтобы Вы поняли: не все, что было в 60-х, безнадежно устарело.
— Кого из современных музыкантов Вы могли бы выделить?
— Ну, таких немало. Вы знаете, недавно в Лондоне был небольшой концерт под названием «Рок-н-Ролл — это здорово!». Там были Марк Нопфлер, Эрик Клэптон, Элтон Джон, Тина Тернер, Ричи Блэкмор и многие другие. Я присутствовал в качестве зрителя. В середине первого отделения Клэптон заметил меня, спустился в зал и затащил меня на сцену. Ну, меня долго уговаривать не надо, и мы дружно затянули старую песню «The Beatles» «I Saw Her Standing There». Что началось в зале! Но это я опять о себе, да?
Хотите, я составлю Вам символическую рок-группу из тех музыкантов, которые, как мне кажется, на сегодняшний день лучшие? Вокал — Роберт Плант, гитара — Эдди ван Хален, клавишные — Стиви Уандер, ударные — Фил Коллинз, бас, хоть это и нескромно, но на бас-гитаре буду играть я.
Перевел с английского В. Липатов
Когда The Beatles только начинали, они практически не умели играть. «Время битлов» прошло. Пол — остался. За 50 лет он преодолел огромный путь — от сверхудачливого самодеятельного музыканта до классика мировой музыки.
В самом начале пути он получил огромный кредит доверия от своих слушателей и почитателей. Теперь, спустя десятилетия — кредит выплачен полностью. Он стал тем, кем стал; он оправдал ожидания на 100%. А может, и больше.
Он пишет классику. И какую… Я так редко пользуюсь многоточиями, но тут не смог найти более достойного знака препинания, завершающего предложение.
0 коммент.:
Отправить комментарий